Психдом
Когда “Ария”
была еще молода и малоизвестна, её студия
находилась на самой обычной московской
улице, рядом с обычными обывательскими
домами, что доставляло музыкантам кучу
хлопот. То местные бабки священника вызовут,
то гражданин Колымкин братков пришлет с
дубинами (с просьбой играть погромче, в
натуре), то дядя Коля (слегка нажранный уже)
прибежит на веселые звуки и спрашивает, чьё
это возвращение из ЛТП тут празднуют с
такими песнями…
Светлым августовским днем арийцы собрались
в студии и решили, что не мешало бы
порепетировать. А это вообще случалось
редко. Не репетиции, а всеобщие сборы в
студии. Потому что всегда кто-нибудь да
отсутствовал. Связано это было прежде всего
с тем, что не хватало денег на проезд, а
пёхать на своих двоих через весь город –
это занятие, право же, пустое…
Но сегодня были все. Значит, репетиция
состоится. Кипелов оглядел хмурые лица
людей и понял, что что-то не так. А ему того и
нужно было: развернулся, ухмыльнулся с
явной мерзопакостью и пошел распеваться.
Безо всякой звукоизоляции (совок тогда был,
граждане, уж поймите правильно). Лица,
которым ухмылка Кипелыча не сулила ничего
хорошего, переглянулись и уныло разбрелись
по студии. Вот такая вот репа: у Кипелыча
настроение было, у остальных нет. Вообще это
должно было означать, что Кипелыч – бо-о-ольшой
негодяй, но на самом деле всё вышло наоборот.
Хмурый люд, расползшийся по студии, думал
общую думу: как бы по-братски поделиться с
товарищем Валерой плохим настроением. И
таки придумали, недаром талантливый народ
подобрался…
Кипелыч на минуту прервал своё истошное “Ма-а-ми-и-мо”,
и все услышали ужасный крик из дома
напротив. Крик был ужасен по всем статьям: 1.
орали басом. 2. весьма приличным басом. 3.
фальшиво. 4. орали нецензурно (рядом был
детский сад, и многим арийцам стало дурно:
ну и детишки пошли!). Но особенно дурно стало
Кипелычу, который осознал, что данный ор
сильнее, чем его! “А-а-а-а!” – заорал он в
испуге и, слабея, вцепился с микрофонную
стойку. Рёв за окном повторился. И еще раз, и
еще раз, и еще… Кипелыч всё в той же позе – а
то есть намертво сжавши микрофон – начал
отвечать на каждый крик своим “Хэй,
Торрреро!” Народ от высокочастотных
колебаний воздуха позатыкал уши и даже
ноздри, не говоря уж о глазах. Всё ясно:
явный признак дрейфа крыши в заданном
направлении!!! Народ перепугался. А тут еще
внизу завыла сирена: приехала карета скорой
помощи.
Карета, из которой галантно вылезали
квадратные санитары, приехала за буйно
помешанным Федей Морковкиным из сорок
пятой, что напротив, по вызову жены, мадам
Морковкиной.
Далее следовал диалог:
Федя: Гы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!
Так-да-разэдак-вашу-мать-налево-за-ногу, @#$%^!
Кипелыч:
Торррррреро, бли-и-и-и-и-ин!
Санитары: Ё-о-ошкин
кот! @#$%^!
Начальник
санитаров: определить координаты
источников шума, @#$%^!
Тогда железные
нервы Холста не выдержали. Он преодолел
помещение наискосок в два звериных прыжка и
с перекатом выбросился из окна. Со второго
этажа. Следом к окну шарахнуло Маврина, но
этот хитрец выбрасываться и не подумал. Он
просто созерцал следующую картину: Холст
приземлился прямёхонько на санитара и, сидя
на нем верхом, объяснял ситуацию. Санитар
вежливо матерился и затягивал на Холсте
смирительную рубашку. Холст,
самоотверженная натура, не обращал
внимания на то, что рубашка была немного не
глаженной, и продолжал твердить: “Второй
этаж, по лестнице и направо, в черном
балахоне, длинноволосый такой, ну вот как я,
только еще хуже и орет всё время!”. Санитар
ласково посмотрел в голубые глаза Холста и
бережно запихал его в кузов психовоза.
Когда Холст исчез в пасти психиатрического
монстра, санитары организованно
разделились на две команды: одна
отправилась по душу Феди Морковкина,
который на данный момент уже объявил себя
Наполеоном и короновался подушкой, другая
приступила к захвату “длинноволосого в
черном балахоне”, как следовало по
описанию бедолаги-Холста. С Федей всё было
просто: пришли, отсалютовали императору,
как полагается, и пригласили в Лувр, куда он
без промедления и отправился с криком: “Твою
мать, Жозефина! За унитазным бачком пол-литра
стоит! Английскому послу не говори!” А вот с
Кипелычем хуже вышло, эт-точно…
Во-первых, команда санитаров, заявившись на
второй этаж и попав в арийскую студию,
обнаружила там сразу четверых хайрастых
дядек в черных балахонах
вместо одного. Правда, орал только один,
и это был знак свыше. На Кипелыча
набросились два ражих молодца и в минуту
переодели из черного балахона в белый.
Валера, ослепленный воем Феди Морковкина,
продолжал вопить “торреро”, ничего не
замечая. Его вынесли из студии и отправили в
соседство к Холсту.
Во-вторых… Ух ты, что было во-вторых! Удалов
и Грановский поняли, что санитары – люди
широкой души, и потому лишних гостей в
дурдоме примут с радостью, и бросились
наутек. Причем Удалова шарахнуло в подвал, а
Грановского на чердак, и потому санитарной
группе пришлось разделиться еще раз и
припустить следом за хайрастыми психами.
А вот Маврик просто достал откуда-то белый
халат и, надев, слился с санитарами. Маврик
вообще человек хитрый и изобретательный.
Развевая волосами и спотыкаясь о трубы,
Удалов пробежал весь подвал насквозь и
выбрался через кошачий лаз совсем с другой
стороны. Квадратные санитары в такое мелкое
отверстие и руку-то засунуть не смогли. А
потому засунули ногу. И Максу всё-таки
досталось.
А Грановский на чердаке обнаружил старое
коромысло. У него мгновенно родилась идея:
ровно за пять секунд он заплел
свой хайр в метровую косу, взвалил
коромысло на плечи и чинно пошел вниз,
распевая русскую народную-хороводную.
Обалдевшие санитары так и не нашлись, что
ответить красной девице. А потому молча
надели на Алика смирительную рубашку и
потащили вниз…
…Ехали весело.
Пели “Ой, мороз, мороз” и “Улица роз ”.
Специально для Феди-Наполеона спели “Просыпаюсь
с бодуна – денег нету ни хрена” (песенка
сия позже не вошла в альбом по причине
цензуры). Кипелыч в общем веселье не
участвовал: скромно завалившись в уголке
психовоза, он сорванным голосом бормотал “Торреро,
торреро… Черт бы тебя побрал, старый
голосистый козёл…”. А Холстинин тем
временем попытался объяснить санитарам,
что он не псих. “А вас как зовут?” –
подозрительно спросил его начальник
санитаров. “Холст его зовут”, –
расхохотался Грановский. “А, так вы
страдаете явной манией величия… И чей же вы
холст? Матисса, Ван Гога, Гойя?” “Репина
Ильи Ефимыча, - оскорбился Холст. – “Приплыли”
называется!” Но “санитар” Маврик выдал
его с головой. И начальник санитаров
отметил в журнале:
“Больной Холстинин Владимир Петрович, 27
лет, буйнопомешанный. Утверждает, что
является творением абстракциониста Петра
Холстевича. А художник-то был ничего, сразу
и не скажешь, что абстракционист… “
Последние строки Холсту льстили. Возможно,
даже заслуженно.
По приезду “психов” разместили по палатам.
Федя Морковкин, например, сразу отправился
в элитные апартаменты, где уже пребывал
Александр Первый. Там-то они и договорились…
и заключили мир. И выпили по этому поводу.
Холстинина отправили в палату дорогого
антиквара: среди его соседей оказались два
позолоченных канделябра, одно яйцо Фаберже
и целых три античных скульптуры, картинно
закутанных в просторные тоги, свёрнутые из
простыней.
Грановский попал к помешанным на русском
народном творчестве. С чувством юмора у
Алика всё в порядке было, и косу он
расплетать не стал. Когда Граныч переступил
порог палаты, там развернулся развеселый
хороводец с пением и плясками. Алику
пришлось присоединиться, чтобы люди не
обижались.
А вот Кипелыча, действительно пребывавшего
в состоянии хоть и временного, но глубокого
помешательства и госпитализированного за
дело, нарекли Торреро и отправили к
конквистадорам в шестую палату.
Конквистадоры на тот момент составляли
подробный план по изъятию лишнего пива у
индейцев из девятой палаты и на Кипелыча,
кататонически шептавшего “ты будешь убит
под песню мадридских часов!..” не обратили
никакого внимания.
А “санитар” Маврик нагло пошел гонять чаёк
с другими санитарами, попутно рассказывая
им всяческие небылицы и анекдоты, от
которых половина санитаров так и не дошла
до поста: растеклась по поверхностям
коридора в припадках истеричного смеха.
Ночь прошла относительно спокойно, если не
считать того, что Холст всю ночь напролёт
слушал мемуары первого канделябра времен
Ренессанса, а Грановский отбивался от
добрых молодцев (которым приглянулась
красна девица с длинной и пышной косой).
Кипелычу не повезло еще больше. В
новоявленном Торреро конквистадоры
распознали индейского шпиона (длинный хайр
Валерку выдал), и инквизиция приговорила
его валить к индейцам и без пива не
возвращаться. Кипелыча выставили из шестой
и указали путь к девятой, снабдив
подробными инструкциями. Правда,
инструкции были на чистом испанском языке с
умеренным добавлением русского жаргона,
так что Кипелыч понял ровно половину.
В индейской палате занимались обсуждением
острых вопросов мирного сосуществования
наций. Правильно – курили Трубку Мира. Как
только Кипелыч вошел, всё племя уставилось
на него. Кипелыч понял: эти ребятки за своё
пиво стеной встанут, их на испуг не возьмешь.
Пришлось излагать цель визита как есть:
шестая палата… конквистадоры… именем
короля Фердинанада и королевы Изабеллы…
тыры-пыры и всё такое… “Ой, мужик, хватит
гнать!” – сказал вождь. – “Садись, покури с
нами”. Переговоры начались с того, что от
крепкого самосада Кипелыч зашелся в долгом
и здоровом кашле. Вождь, уже проникшийся к
бледнолицему брату сочувствием, отвесил
Кипелычу дружеский удар меж лопаток, чтобы
тот не загнулся во цвете сил и лет. Кипелыча
от такого проявления дружбы прогнуло до
пола, и, поднимаясь, он успел узреть, как
мимо застекленной двери палаты промчалась
чья-то тень с криком “Да отвалите вы от меня,
добры молодцы, блин!” Практически
навстречу этой тени метнулась другая с
блаженным воплем “да верю я тебе, верю!”
Кипелыч бросился было на выручку, но вождь
мощным рывком за шиворот вернул Валерку в
исходное положение на своё место в кругу
индейцев.
Если же оставить Кипелыча на произвол
судьбы и поинтересоваться тем, что же
случилось с его коллегами, то картину можно
было узреть следующую: Холст, доведенный
канделябром до ручки, вырвался из палаты и
помчался по направлению к выходу. Канделябр
заподозрил Холста в том, что хайрастый не
верит в правдивые воспоминания ветерана
свечедержания, и решил на деле доказать это.
Грановский же понял, что если он сейчас же
не покинет палату, гомики до него доберутся
и растерзают. Итак, Грановский и Холст на
огромной скорости приближались друг к
другу… Столкновение было неизбежно,
остановиться было невозможно: у Холста за
спиной жарко дышал бешеный канделябр, за
Грановским неслись пидарасы с
перекошенными харями. И вдруг из боковой
двери вылетела толпа индейцев с
охренительным визгом и рёвом и преградила
беглецам путь. Притормозить ни Холст, ни
Грановский уже не успели… И поток индейцев
снес их прямо в шестую палату!…
Но откуда здесь, спрашивается, индейцы? Они
же в своей палате Кипелыча допрашивают? А
дело было так: “С чем пришел ты к нам,
бледнолицый брат мой?” – спросил Кипелыча
вождь. Кипелыч, мысленно попрощавшись с
жизнью, ответил: “Шестая палата, в натуре,
обещалась вам рога поотшибать, падло
краснорожее!” Он решил: сделал, что должен и
- будь что будет!!! Всё племя со страшным
гиком рванулось на него…
…Протопталось по
нему как следует и покинуло палату, взяв
курс на шестую с боевым кличем “За родину!
За пиво!” Кипелыч, припечатанный каблуками
индейских мокасин к паркету, так и остался
лежать на полу девятой палаты…
В шестой палате бушевала битва не на жизнь,
а на пиво. Индейцы мочили конквистадоров
почём зря, конквистадоры отвечали в том же
духе, а Холст и Грановский мирно созерцали
эту картину: один – зависнув на лампе,
второй – из уголка, где он прикинулся
шваброй. Канделябр и гомики сразу нашли
общий язык. И канделябру пришлось срочно
спасаться бегством: ведь он такой красивый,
высокий и стройный подсвечник!
На шум сбежались санитары и присоединились
к всеобщему сыр-бору. И пока они крутили
индейцев и испанцев в смирительные рубашки
двух цветов, чтобы не перепутать, Маврик
снял с потолка Холста, который от таких
передряг возомнил себя фонарём, и вытащил
из укромного угла Грановского, который
представился Маврику шваброй. “Психи, -
заключил Маврик. – Может быть, вас здесь
оставить?” Это предложение быстро привело
и Грановского и Холстинина в чувство. “Тогда
валим?” – спросил Маврик. “Только не в
штаны!” – хором откликнулись “психи”.
По дороге Маврик отскрёб от паркета
Кипелыча, и все четверо проследовали к
выходу.
И всё бы ничего, но перед дверями оказался
злобный вахтёр, который сразу вычислил
хитрого Маврика в его левом халате и забил
тревогу.
Беглецам пришлось разделиться. Холстинин
рванул к запасному выходу. Грановский
отпихнул вахтера и выскочил через парадный.
А Маврик швырнулся в окно с Кипелычем
наперевес, удачно приземлился (на Валерия) и
– только его и видели. Удрал. А вот
Грановскому и Холстинину незаурядно “повезло”:
Грановский на огромной скорости выскочил
из дверей, скатился с крыльца и влетел в
открытый кузов машины-психовоза,
готовящейся к выезду. Санитары захлопнули
дверь ,и машина отъехала на поиски
очередного буйного…
Холстинин обнаружил, что запасной выход
закрыт. Впрочем, это не помешало ему
провалиться в какую-то подсобку и попасть в
мусоропровод. Пролетев метра три в обнимку
с каким-то особо вонючим куском отстоя,
бедный Холст приземлился в мусорный бак.
…Недели две после этого музыканты в студии
не появлялись. Достоверно известно, что
Грановский, насмотревшись на санитарное
искусство, пристроился подрабатывать в
психушку на полставки. Холст целую неделю
выгребал рыбьи кости из волос, а Маврик
откачивал Кипелыча. Маврик доходчиво
объяснил ему, что никакого индейского пива
не было, что психушка ему только приснилась,
и вообще - это возмутительно, до чего может
довести трудоголизм! Таким образом хитрый
ленивец Маврик уломал Кипелыча в студии
хоть неделю не появляться. Между прочим,
Кипелыч страшно возненавидел с тех пор пиво,
и теперь во всех анкетах на вопрос “ваш
любимый напиток” отвечает “апельсиновый
сок”.
Долго арийцы не
могли забыть Федю Морковкина, как, впрочем,
и он их помнил долго. Лет через пять после
этого случая во время концерта Кипелыча
чуть удар не хватил, когда он узрел среди
фанатских весёлых лиц перекошенную
блаженством харю фанатеющего Морковкина,
за которым в такт музыки мерно покачивались
квадратные санитары…
|