Главный
по тарелочкам
Августовский
полдень. Обычная квартира. В коридоре
брошен гитарный кофр, на
кухне - три бутылки пива: одна пустая и две
полных. В комнате, где разворачивается
действие, на столе красуется компьютер, на
подоконнике и шкафу - множество цветов в
горшках. Цветочки имеют самый
разнообразный вид - на одном из кактусов на
длинной колючке приколота записка, из
которой следует, что кактусовладельцу
необходимо позвонить по некоему номеру и
договориться о ремонте автомобиля. В углу
стоит большая кадка, в кадке растет подобие
пальмы. Сие травянистое растение «украшает»
застрявший в листьях компакт-диск и одиноко
висящий носок. Кресло завалено кучей маек с
названиями рок-групп, среди которых
преобладают «Jethro
Tull”,
“Grand
Funk”
и «Ария». Венчают
кучу потертые джинсы. Из народу - никого,
если исключить валяющуюся на диване в
довольно откровенном виде личность. За
окном раздается взрыв петарды и вопль: «Вовка,
я же тебе говорил, что двух мало будет! Эй, ты
куда? Вован, козел!» От шума со шкафа падает
толстенный том какого-то философа, по всем
законам мерфологии попадая точно по голове
расположившегося на диване. Не вполне
пришедший в себя персонаж ошалело
оглядывается по сторонам и бормочет: «А?
Чего? Сами козлы… Чуть что, так им Вовка…»,
после чего с трудом поднимается и
вываливается в коридор. Там, едва не
столкнувшись лбом с зеркалом, он поднимает
глаза и видит физиономию в сильной степени
помятости, обрамленную взлохмаченными
кудрями. «Ничего себе…» - подумал наш герой.
«Ничего хорошего…» - хихикнул чей-то
голосок. С этого момента начинается совсем
фантастическая история…
* *
*
«Надо же…» - попытался продолжить мысль
Холст. «А может, не
надо?» - философски вопросил голос. «Видимо,
с похмелья…» - понял Петрович. «Скорее
перед!» - фыркнул невидимый собеседник. «Что
за черт!» - обозлился Холстинин.
В ответ раздался звонкий хохот: «Видел
бы ты себя! Сам на черта похож, а на других
сваливает…» «И почему это я на черта похож?»
- окончательно стряхнув с себя оцепенение,
поинтересовался Холст у своего отражения. «Porcoi
pas, porcoi pas… Да потому что! Хотя
признаюсь, давненько мне не приходилось
видеть чертей в подобном… - голос хохотнул
и умолк, а затем добавил, - в подобном виде.
Но ты не тушуйся. И с зеркалом уже прекрати
беседовать. Я здесь, позади тебя».
Холст
обернулся и увидел сидящее на столе возле
монитора небольшое существо весьма
оригинальной внешности. Напоминало оно то
ли японскую куклу, то ли сиамскую кошку. Во
всяком случае, цвет глаз и их выражение были
точь-в-точь как у этой породы кисок - слегка
шальной взгляд оттенка бирюзы. Существо
сидело, опираясь на монитор, и лукаво
щурилось на прибалдевшего Петровича.
«Т-ты кто?» - прозаикался тот. «Начинается…
- протянула кукла-кошка, - Какие вы
недогадливые… Беда прямо с вами…
Тарелочку помнишь?» «К-какую тарелочку? К-когда?»
«Ле-ту-чу-ю! Вчера! Ты ее с собой унес. Так
вот учти - она наша! Мне ее забрать поручено…»
«Ты что - пришелец?» - осенило Холста. «Фу,
как ты грубо… Пришелец! Прямо хоть не
приходи…» - обиделся гость. «Надо же -
представитель разумных цивилизаций!» -
промелькнуло в голове Холстинина. «А я тебе
повторяю - не надо! Я самый неразумный из
всех разумных, - сообщило существо, - мне бы
тарелку молча утащить, а я с тобой
разговариваю…» «А ты откуда?» -
поинтересовался осмелевший Холст. Кукла-кошка
хлопнула лапкой с серебристыми коготками
по монитору и совсем по-человечески
рассмеялась: «Я? Я с Альционы, если знаешь,
где это…» Холстинин попытался воскресить в
памяти остатки познаний по астрономии,
полученных еще в школе, но, поскольку
безбожно прогуливал сей предмет, потерпел
сокрушительную неудачу и спросил: «А где?»
Существо окончательно развеселилось и
пояснило: «Это, mon ami,
созвездие Тельца. Гамма этого созвездия,
если точнее…» Холсту упоминание о звездном
собрате придало бодрости. Пришелец это
заметил и снова хитро улыбнулся: «Из ваших,
из ваших…»
«Так вот вы какие… А у нас думают, что…»
- попытался ввести звездного гостя в курс
дела Холст. «Ценю откровенность, - весело
прокомментировала кукла-кошка, - но мы
всякие… Есть и зеленые, и с рожками, и
пучеглазые… - тут она снова расхохоталась, -
вроде друга твоего… А я вот такого вида…» «Веселый
ты… А Марга…» Существо забавно
прищурилось: «Уэллса вы, sher,
обчитались и фильмов насмотрелись. А Марга
ваша вообще особа та еще... Скажу одно - не
надо представлять себе всю вселенную со
своей точки зрения…»
«Симпатичный, однако, гуманоид, -
подумал Холстинин, - а может, это белая
горячка?» Существо фыркнуло: «За комплимент
спасибо, а насчет белочки ты не прав. По-моему,
я не смахиваю ни на розовую мышь, ни на
зеленого чертика… Хотя чертей ты сегодня
уже припоминал. Придумай что-нибудь поновее,
ты же у нас умный…»
«Он
что, понимает все, о чем я думаю?» - догадался
Петрович. Существо спрыгнуло со стола и
грустно сказало: «Ну во-первых, да. Хотя
понять тебя иногда сложно… Скорее я знаю…»
«А во-вторых?» - автоматически спросил Холст.
«А во-вторых… Да ладно! - неожиданно
обиделась кукла-кошка, - отдай тарелку…»
Петрович
послушно двинулся в коридор, существо
последовало за ним. По пути Холст
споткнулся о едва не прибившую его книгу и
снова врезался в зеркало. «Какие кошмары
сейчас в зеркалах показывают…» - ужаснулся
он. За спиной раздался тихий смешок: «Самокритично…
Верно. Почти. Но позволь мне сказать - это
далеко не худший вариант…» Петрович
вытащил тарелку и обернулся.
Существо стояло позади него, держа в
лапках пресловутую книгу. «Чума…» - подумал
Холст. Кукла-кошка засмеялась и показала на
заглавие. Виновником головной боли
Владимира Петровича послужил роман Альбера
Камю… Стоило ли говорить, какой именно?
Представитель
инопланетных цивилизаций уселся на
подлокотник кресла и критически
рассматривал Холстинина. На его мордочке с
чуть раскосыми бирюзовыми глазами застыло
непередаваемое выражение любопытства,
иронии и еще чего-то, что Холст определить
не смог. «И что он обо мне подумает?» -
тоскливо вопросил себя Холстинин. Существо
откровенно улыбалось, но эту мысль не
прокомментировало. «Смотрит-то как… Что же
задумал, а?» - Холст попытался пригладить
лохмы и привести в порядок разбегающиеся
мысли. Это действие очень рассмешило
странного гостя. «До сегодняшнего дня мне
казалось, что тараканы в голове - всего лишь
образное выражение… А теперь я вижу, что и
такое бывает…» - пришелец приложил лапку ко
лбу и склонил голову набок. «Идиомы?» -
растерялся Холст. «Тараканы! - кукла-кошка
оглянулась вокруг, - ты с утра всегда такой
или только по понедельникам? У вас что,
Новый год?» «Какой Новый год? Лето на дворе!»
- Холста позабавило поведение
инопланетянина. «А деревья украшаете… -
возразил тот, указывая на злополучную
пальму. Впрочем, вид у него в этот момент был
самый хитрющий. «Еще и издевается…» - хотел
подумать Петрович, но вспомнил, что
пришелец может это услышать и постарался
прогнать непрошеную мысль. Мысль тем не
менее уходить не желала и упорно цеплялась
за мозговые извилины…
Звездная
киска явно чего-то ждала. Холст осторожно
протянул тарелку. «Ты же за ней… Прислали
тебя, да?» Существо сокрушенно вздохнуло: «Я
по своей воле… Сказали, надо кому-то пойти,
а тут я… Ну меня и отправили, раз так хочу…
Все равно, говорят, от тебя толку мало, так
хоть тарелку достань…Просили тихо стащить…»
«А ты?» - только и смог спросить Петрович. «А
я вот не тихо… Очень захотелось поговорить
с тобой…» - признался пришелец. Похоже, он
испугался, что сказал лишнее и оборвал
фразу на полуслове. Разговор перестал
клеиться…
«А как же
тебя зовут?» - нарушил молчание Холст.
Существо взглянуло на него как-то странно
умоляюще и уже не так уверенно ответило: «Меня
редко зовут… Да и видят редко. Даже не знаю,
что тебе сказать…» От прежней веселости в
нем не осталось и следа - теперь эта помесь
куклы с кошкой сжалась в комок и смотрелa на
Холста с тревогой. «Но ведь имя у тебя есть?»
- поинтересовался Петрович. «Есть… -
вздохнул пришелец, беря лист бумаги, - вот
это…» Холст уставился на замысловатую вязь
из петель, перечеркнутую восьмеркой: «А
читать это как?» «Каждый читает по-своему…
И если сумеет прочесть, я прихожу снова…» -
существо подошло к окну, таща за собой
тарелку. «Постой, куда же ты?» - почему-то
Холстинину уже не хотелось отпускать
необычного посетителя. Гость повернулся к
нему и грустно улыбнулся: «Ухожу… Пора!»
Холста охватила странная тревога…
Телефонный звонок отвлек Петровича от
звездного пришельца. Он схватил трубку и
тут же швырнул ее
на рычаг. «Ты где?» - крикнул он. Но оконный
проем был пуст, а дверь заперта… «Нет…» -
прошептал растерянный Холст. Телефон снова
затрезвонил. «Кто
еще?» - грозно вопросил Петрович. Трубка
отозвалась приятным тенором: «Привет! Как
ты? Я думал, раньше трех ты сегодня не
проснешься… Вчера же такое безобразие было…»
«Какого черта? - заорал Холстинин, - Кто это?»
«Конь в пальто… К нему по-хорошему, а он…» -
обиделись на том конце провода и положили
трубку. «Господи, - помянул высшие силы
закоренелый атеист, - неужели это Кипелов?
Голос похож… Быть не может! Определенно
схожу с ума…»
Новый звонок подбросил Холста как на батуте.
«Слушаю…» - уныло пробурчал он.
До него донеслось жизнерадостное ржание. «Виталь,
что случилось?» - мгновенно распознав
звонившего, спросил Петрович.
«Дрыхнешь? Ау меня новая идея! - бодро
проорал Дубинин, - я песню тут сочинил! Я ее
тебе сейчас наиграю!» «Дуб, сжалься… Это
так срочно? Потом покажешь… - простонал
Петрович, - у меня тут такое… Знаешь, кто ко
мне явился?» «Да кто к тебе может явиться? -
Дуба распирало от переизбытка энергии, - ты
слушай сюда!» Холстинин понял, что
останавливать басиста на волне вдохновения
- то же самое, что переть против товарняка…
Из трубки последовал ряд вариаций в до-диез-миноре.
Надо сказать, музыка была славная – оч-чень
лиричная мелодия… Холст тяжело вздохнул: «Виталь,
эту вещь уже написали… Прекрати передирать
классику…» «Кто написал?» - насторожился
Дуб. «Бетховен написал… соната № 14» «Да? -
несказанно удивился Дубинин, - то-то мне в
ней что-то знакомое послышалось… Думал, из
моего вещь… Мне так понравилось, что я
сразу решил тебе звонить…» «Порядок» -
мрачно обронил Холст. «А кого это ты у себя с
утра принимаешь? - переключился Дубинин на
новую тему. «Ты не поверишь - пришельца из
космоса…» На другом конце воцарилось
молчание, потом раздалось бульканье и звон
оброненного стакана. «Вован, ты чего? -
наконец опомнился Дуб, - ну мы с тобой вчера
вместе выпивали, но я белочку не поймал…» «Да
какая, к черту, белочка! - Холста трясло от
возмущения. Правда что, друг его - Дуб Дубом!
- Говорю тебе - настоящий! Он у меня свою
тарелку забрал… Ту самую, что Макс нашел.
Он же ее так и не смог к установке
приладить…» «Ага! - промычал Дуб, - ну и
какой он из себя? Зелененький, с антенной, да?»
Перед Холстом возник только что виденный им
образ и он невольно повторил слова своего
гостя: «Вы, мой друг, Уэллса обчитались и
фильмов насмотрелись…» «Чего?» - обиделся
Дубинин. «Маленькое такое существо, глаза
необычного бирюзового оттенка, мордочка
слегка похожа на кошачью, но как у куклы…
симпатичное такое, в общем…» -
добросовестно припоминал Петрович. «Симпатичное…»
- недоверчиво хрюкнул Дуб. «Оно мне
понравилось, веселое… Сказало, что с
созвездия Тельца… А потом вдруг
погрустнело… Обидел я его, что ли? Телефон
зазвонил - кажется, это Кипелов был - пока я
трубку брал, оно пропало…
Жаль, я хотел еще с ним поговорить.
Интересно же!» «Кипелов! Сам ты со своего
Тельца грохнулся… - сделал вывод Дуб, -
Так я и знал, что коньяк твой к
Кавказу имеет такое же отношение, как
крабовый салат к крабам… Ты пивка хлебни,
должно полегчать!»
«У меня доказательство есть! - обрадованно
возопил Холст, - оно мне свое имя на листке
написало… Красиво так, только я не понял,
как оно читается. А оно сказало, что если
сумею прочитать, то снова его увижу…» «И
как? - участливо поинтересовался Дуб, -
получилось?» «Нет пока, - честно признался
Холстинин, - может, посмотришь, а?» «Ладно, на
студии встретимся… - снова вошел в раж
Дубинин, - автограф пришельца своего
захвати!»
Петрович сел за стол и взял в руки листок с
единственной черной строкой на нем. «Да уж,
эта штука посильнее «Фауста» Гете…» -
пробормотал он себе под нос крылатую фразу…
Через час он уже выходил из дома со стопкой
бумаг в руке. Среди подлежащих разбору
текстов песен был и листок с таинственной
подписью. Ехать приходилось общественным
транспортом, поскольку холстовский «Москвич»
в очередной раз потерял на ухабе какую-то
запчасть и затребовал энную сумму на замену
собственных потрохов. В принципе, не
лезущий за словом в карман Дубинин уже
давно намекал, что лучшая деталь для этого
рода авто – гвозди
на сто двадцать, а в последнее время,
насмотревшись телепередач, обожал под
гитару выть на надоевший всем мотив «Belle»:
«Ой, я простой московский «Москвичонок»…
Ой, мой моторчик кашляет с пеленок…» Гитару
для сего противоправного действия он все
время норовил конфисковать у Холста.
Холстинин злился и отбирал у Дуба свой «Fender»,
но неугомонный Виталик шел к Попову и
заимствовал инструмент у него, после чего
еще более противным голосом снова заводил:
«И пусть в меня мотор воткнули от «Рено,
навек останусь «Москвичонком» все равно…»
У Петровича уже открылась перманентная
аллергия на легендарное творение Виктора
Гюго, на композитора Робера Кошанте, а,
встретив на одном из сборных концертов
Славу Петкуна, он едва сдержался, чтобы не
двинуть лидеру «Танцев Минус» в глаз…
Холст задумчиво брел на
остановку, полностью погруженный в свои
мысли. Неожиданно в него на полном ходу
врезалась какая-то особа в черном одеянии и
тоже с папкой в руке. От
столкновения бумаги
разлетелись во все стороны. Виновники
происшествия, присев на корточки, собирали
листки. «Извините», - счел свом долгом
произнести Петрович, с облегчением находя
драгоценный росчерк. «Это мне надо
извиняться… На меня похоже – вечно куда-нибудь
влетаю…» -
прозвучал знакомый голос. Холста как камнем
по голове огрели. «Что? – переспросил он, -
Как влетаешь? Постой, куда ты?» «Ухожу… Ждут!»
- на повороте на Петровича взглянули
глаза, блеснувшие зеленовато- голубой
молнией. И лицо – словно рисунок тушью на
белом фоне… «Да остановись же! Кто ты?» -
крикнул Холст вслед стремительно
удаляющейся фигуре. «Да как сказать…» -
донесся до него обрывок фразы. Неизвестная
личность словно спасалась бегством…
Петрович бросился за угол, где она скрылась,
но там никого не было…
На студию Холст несся со скоростью,
сделавшей бы честь олимпийскому чемпиону
по легкой атлетике. «Вот! – крикнул он,
швыряя на стол листочки, - смотри, что тут!»
Дуб взял бумаги, покопался в них, выбрал
одну и углубился в изучение. «Ого! –
поразился он, - неплохо выполнено! И это все
работа твоего инопланетянина?» «Да что там
у тебя? Сюда смотри!» - Холст ткнул басисту
листок с замысловатой строчкой. «Нет, это ты
сюда смотри! – возразил Дубинин, - слушай, я
такого никогда не видел… А мне много чего
показывали…»
Петрович взглянул на страничку в руках Дуба:
графика – на темном мрачноватом фоне
каменных стен был
изображен… он сам. Таким он был много лет назад. И в
то же время сквозь знакомые черты
проглядывал чей-то чужой облик… Дубинин
перевернул рисунок –
на обороте тонкой черной вязью был выведен
довольно большой стихотворный текст, и
приходилось признать, что он не принадлежал
ни одному из известных Холсту авторов… А
под текстом стояла обычная в таких случаях
монограмма и дата. Петрович
поднес свой листок – хитросплетение петель,
перечеркнутых знаком бесконечности… осень
следующего года… «Черт! – прошептал Холст,
- это же его… Это было оно… И снова сбежало...
Я опять его потерял!» Петрович внимательнее
вчитался в строки стихотворения… «В немом
театре теней я управляю игрой. Я вечно
жаждаю зла, но вечно творю добро…» Холст поднял лихорадочно
блестевшие глаза: «Виталь, знаешь, что это? «Фауст»
Гете, слова Мефистофеля…» «Для пришельца
неплохо… - высказался Дуб,
- а Мефистофель, значит – ты… Он, похоже,
знает многое. Как
свои пять пальцев, или сколько их там у него…
» «Может, оно еще вернется?» «Вернется… Раз
обещало, вернется. Нет, Вовка, ты все-таки с
ума сошел! Кипелов ему звонил! Да я скорее в
пришельцев поверю, чем в это…» «А как же с
рисунком?» - забеспокоился Петрович. «Да
никак… Холст – Мефистофель – это очень
даже ничего! Повесь
здесь и любуйся. Ты у нас теперь будешь
главный по тарелочкам…» - Дуб прицепил
портрет на стену. «Дьявольщина
какая-то!» - вздохнул Холстинин. «И не говори…»
- подытожил Дуб, запихивая в нутро лазерного
проигрывателя диск Криса Ри…
ЭПИЛОГ.
«Здесь вам не там…»
«Жарко, как в аду!» - недовольно ворчал
Вельзевул, ткнув в бок трехглавого Цербера.
Чудовище зевнуло во все свои три пасти и
выжидательно уставилось на Хозяина. «Что
смотришь? Лапы в руки и живо тащи
прохладительного! По пути поставь нашу…»
Монстр стремглав унесся прочь и вскоре
явился с тремя бутылками ярко-оранжевой
фосфоресцирующей жидкости – по одной на
каждую пасть. Хлопнув хвостом по кнопке,
Цербер включил «Road to the
hell».
Вельзевул поудобнее расселся на троне,
приложился к бутылке и удовлетворенно
заключил: «Адская все-таки это вещь! Что
надо! А то с утра икота замучила… И кто это
меня вспоминает?» Цербер улегся у ног Князя
Тьмы и сыто заурчал. «Да, старина! –
обратился к верному слуге Вельзевул, -
Сегодня явно кому-то понадобилась моя
персона…ик! да что же такое, черти бы вас
драли! Да это я к слову, я вас не звал!» –
бросил он мелким бесам, незамедлительно
явившимся пред Повелителем.
Бесы поклонились и исчезли.
Князь Мира Сего продолжил тираду: «Последний
раз со мной такое лет тринадцать назад было…ик!
хорошая цифра! Как сейчас помню… Да и
ребята подтвердят… Где они, кстати? Где их
черти носят? Ох и погуляли мы тогда… всем
адом…Эй, Цербер, поменяй музыку! Давай мою
заветную, любимую… Начнем с той, что про
меня! А потом и остальных наших порадуем…»
Цербер
задумчиво поцокал когтем по диску с кроваво-красной
обложкой. «Да, эту! Давай!» - велел Хозяин.
Чудище нажало кнопку, раздался заунывный
колокольный звон, плавно перешедший в «Антихриста».
«Люблю я это дело! – Вельзевул прикрыл
глаза и погрузился в воспоминания, - Эх, черт
побери!» Бесы появились вновь. «Садись,
ребята! Цербер, приволоки-ка сюда ящик
нашего фирменного пойла… Сегодня наш,
адский день! В конце концов, даже у сил Зла
есть свои приоритеты… И даже желая Зла,
можно творить благо… Это говорю вам я –
Мефистофель!»
by
Shelly
Возвращение
Во
дворе отчаянно переругивались вороны. Их
карканье перекрывало даже истошно орущую
сигнализацию автомобиля, каким-то чудом
втиснутого в крохотное пространство между
мусорным баком и тополем, на ветвях
которого гирляндой повисла магнитофонная
лента. Толстый полосатый кот, одурев от воя,
издаваемого машиной, и птичьих воплей,
попытался врезать лапой по первой
попавшейся вороне, но та, ловко увернувшись,
клюнула противника за хвост и уже с дерева
прокаркала что-то оскорбительное. По-видимому,
в переводе с вороньего это должно было
означать что-то вроде: «Что, съел, чучело
мохнатое?» Обиженный
кот взвыл, чудесным образом попав в унисон с
сигнализацией… В общем, обычное мирное
утро…
Однако сидящим в
студии музыкантам «симфония летнего дня»
была не страшна. Во-первых, стены здесь, по
всем правилам, сделали звуконепроницаемыми.
А во-вторых, стенам этим приходилось
выслушивать и нечто более потрясающее… В
том смысле, что эффект, производимый
музыкой, здесь исполняемой, зачастую
напоминал небольшое землетрясение. По
шкале Рихтера его можно было оценить баллов
в пять…
«Где же его носит?» -
недовольно ворчал Холст.
«Где их носит, вернее…» - решился
поправить коллегу Попов. Коллега на
замечание не среагировал, но тему развил: «Через
Питер едут, не иначе… Сказано было - к
девяти утра прибыть на базу! Придет - убью
заразу!». Макс, вертевший в руках барабанные
палочки, не удержался и рухнул на установку
в пароксизмах хохота. «Вовка,
да ты у нас поэт! - сдавленно произнес он, - И
зачем нам по полгода текстов от Пушкиной
ждать? Тут у «Арии» свой Пушкин намечается! Вместе с
Лермонтовым…»
Стены студии дрогнули. Не
сильно, балла на два. Хлопнула дверь, и в
комнату с атакующим лошадиным топотом
вломился Дуб. «Итак, что на этот раз? - ядовито
осведомился Холстинин, - гаишник тормознул,
хомячок сдох, крысы забастовку устроили?
Что вам помешало, друг мой, приехать в точно
назначенное время? Насколько помню, два дня
назад жена просила тебя поставить
мышеловку в кухонном шкафу, потому что там
крыса, а она их боится…»
«Не крыса, а мышь, - огрызнулся Дубинин, -
и она действительно их боится… А хомяк у
Лешки не сдох, а заболел - объелся и маялся
животом. Пришлось везти к ветеринару…»
«А гаишники тебя и правда тормозят…
Знаю я твою манеру вождения…»
«И какая же это у меня манера?» -
пришел в состояние боеготовности Дуб.
Холст промычал что-то невнятное, за него
ответил продолжавший хохотать в течение
всей беседы Удалов: «Ветер в харю, а я шпарю!..
ой, не могу, на «Харлее», герой асфальта!..»
«Герой асфальта» оглядел товарищей и
буркнул: «Смейтесь, смейтесь… Я им полчаса
об интервью договаривался, а они в
остроумии упражняются!» «Какое такое
интервью? С кем договаривался? Почему мне не
позвонил?» - на Холста сообщение о
предполагаемой беседе подействовало как
пчелиная иглотерапия. «Договаривался с
какой-то дамочкой. Обещали сильно вопросами
не загружать. По ее словам, только несколько
уточнений, а вообще она наш коллектив
неплохо знает. Я согласился. Что мне стоит…»
- Дуб состроил неповторимую гримасу. «Я
почему не знаю?» - продолжал наезжать на бас-гитариста
Петрович. «Мобильник кто выключил? -
невозмутимо возразил Дубинин, - я звоню, а
мне твердят - абонент недоступен. Твой
телефон - твои проблемы… И вообще - давно бы
пора с прессой пообщаться. О себе напомнить…»
«Эти напишут…» - тяжело вздохнул Холст.
«Эти напишут, - подтвердил Дуб, - ничего, я уж
прослежу. А Беркут где?»
Слова Дубинина немедленно вернули
гитариста в атмосферу праведного гнева на
непутевого певца. «В полете! - раздраженно
отозвался Холстинин, - Никак не долетит!
Явится - пускай пеняет на себя!»
«Петрович, сбавь обороты! - хмыкнул Дуб, -
зашибешь вокалиста, где нового возьмем? К
Кипелову обратимся?» Напоминание
о вероломно сбежавшем «золотом голосе АРИИ»
подействовало на Холста отрезвляюще. Он
прошипел еще пару нецитируемых фраз в адрес
Беркута и забился в угол, откуда понеслись
звуки, отдаленно напоминающие вариации на
тему «Химеры» пополам с «Вампиром».
Настроение у Петровича, судя по всему, было
решительно минорное…
Дверь снова хлопнула.
Дуб сорвался с места и кинулся в коридор.
Оттуда незамедлительно раздался грохот и
приглушенная ругань. Насколько можно было
понять, Беркут выражал недовольство тем,
что на него налетела вся конница маршала
Буденного в лице одного Дубинина, а Дуб
возмущался тем, что с таким гордым именем
можно бы передвигаться и побыстрее, а уж
коли не можешь, то надо менять псевдоним.
Варианты, предложенные Дубининым, Беркуту
явно не пришлись по вкусу, потому что он
обозвал коллегу деревом хвойным и заявил,
что форма в полной мере соответствует
содержанию. После ответного хода Дуба,
наименовавшего Беркута петухом
гамбургским, слова у певца кончились, и он
элементарно пнул новоявленного лингвиста,
в результате чего Дуб влетел обратно в
студию с ускорением, равным 9,8 g плюс
пендель Артура. Следом
появился сам Беркут. «Привет царь-птицам!
- прокричал из-за барабанов Удалов, - Дела
как?» «В норме, -
объявил Беркут, - если не считать того, что
коты под окном всю ночь орали… И сейчас там
во дворе такой концерт…»
Макс сполз от смеха под свою «ТАМ’у»,
стукнувшись при этом головой о малый
барабан, и уже оттуда пропел на мотив «Там
высоко»: «Там во дворе-е такой конце-е-е-е-ерт…»
Холст прервал расхулиганившегося
барабанщика: «У нас, между прочим, тоже
концерты! И запись! Сколько можно ждать?
Осталась репетиция вокала - а вокал вместе с
его обладателем сгинул!
Это как понимать?» Хорошее настроение
Удалова не могло испортить ничто, потому
Макс продолжил оптимистически
комментировать происходящее, переиначив
фразу Холстинина и превратив ее в цитату из
Филатова: «Артурище! Это как же, вашу мать,
извиняюсь, понимать?» Беркут
благодарно посмотрел на
своего спасителя и извиняюще сказал: «Ну у
меня с тачкой проблемы… сломалась. Пока свечу меняли, я и
задержался…» Холст, вспомнив, что в его «Москвиче»
снова накрылась система охлаждения, почти
проникся сочувствием и отложил казнь
грешника. «Ладно, давай к микрофону…
Работать надо быстро, а то Дуб нам еще
гостей на наши головы нашел…»
«Каких гостей?» - изумился Беркут. «Прессу
обеспечил… После обеда придут, так что на
время попрошу забыть все «хрен»,
«блин» и прочую экспрессию. Виталь,
держи себя в руках, смотри не сболтни чего-нибудь
в своем духе…» «А я что? - начал заводиться
Дуб, - я ничего! За кого ты меня принимаешь? Я
же могу так говорить!..»
«В том-то и дело, что можешь…От твоих
речей все за животики держатся». Дубинину
это заявление понравилось, и он гордо
ухмыльнулся: «Стараемся!..»
Попов, наконец приведя свою гитару в
порядок, спросил: «Ну так мы играем или как?
Я готов!» «Поехали!»
- в довольно категоричном тоне скомандовал
Холст. Удалов, как истинный барабанщик,
в это утро был в ударе, потому развеселился
еще больше и пропел: «Он сказал - поехали, и
махнул рукой!», а Дуб с сарказмом заметил: «Слушаюсь,
господин Мефистофель!» «Молчи уж…Воланд!
Бал у Князя Тьмы ему, понимаешь…» -
Холстинин покрепче перехватил гриф гитары
и покосился на портрет. Ему снова
показалось, что в почти зеркальной копии
таится кто-то другой…
Макс уже успел сыграть
барабанное соло и нетерпеливо крикнул: «Кто
меня торопил? Давайте присоединяйтесь, что
ли…» «Начали! «Тореро» - Дуб, вперед!» Дубинин ернически шаркнул ножкой:
«К вашим услугам!» Репетиция
пошла своим ходом. Беркут изо всех сил
старался вытянуть высокие ноты и заодно
продемонстрировать актерское мастерство
по системе Станиславского. Первое ему
удавалось с переменным успехом, а второе
особенно хорошо получилось при исполнении
песни «Зомби». На лице Артура отразилась
настолько зловещая тень, что поневоле можно
было поверить в выходцев с того света. Это
очень вдохновило басиста - Дуб
заговорщически подмигнул Беркуту и скроил
еще более жуткую рожу… Для ее определения
не обремененный языковым барьером Манякин
обычно использовал емкий термин «Глаза
друг друга на … посылают». Кипелыч в таких
случаях демонстративно морщился и начинал
кашлять, чтобы скрыть смех… Сам он
репертуар матерых рокеров не употреблял из
принципа, но знал его досконально, благо
школа была хорошая… Но,
как бы то ни было, думается, что Константин
Сергеевич был бы доволен - ребята работали
точно по его методике…
Не в меру
разошедшийся Дуб тем временем начал
подпевать вокалисту. Причем делал он это с
применением той самой лексики, так не
нравящейся «арийскому соловью».
Досталось и многострадальному столбу
огня из «Норфолка», и байкеру из «Героя
асфальта», и борцам с космическими злодеями
из пресловутого рода, о котором писал еще
Ницше… Беркут, которому соловьем стать не
светило, издевательства стоически терпел и
не обижался, мудро рассудив, что чем бы дитя
не тешилось, лишь бы не вешалось… Холста же,
как человека, к подобным экзерсисам
привычного, филологические познания Дуба
не шокировали. Тем более он и сам так умел.
Правда, до поры до времени молчал…
Завершился
репетиционный сет парочкой композиций, уже
порядком подзабытых. «Дух войны» особого
урона от трансформации из пения в вопли не
претерпел, а «Беспечный ангел» из
романтической баллады превратился в почти
бардовскую песню. От этой метаморфозы
нетривиальные очертания приобрела не
только сама композиция, но и лицо Холста,
который склонился над своей гитарой с самым
мученическим видом… Беркут оглянулся на
него, вздохнул и попытался изменить
хрипловатый тембр шансонье российского
розлива на чистый
оперный вокал. Успехом эта попытка не
увенчалась, а при взгляде на Холста уже
начинало казаться, что ему впору примерять
терновый венец…
Наконец музыка стихла.
Макс вылез из-за установки и с блаженным
видом устроился в кресле, Дуб установил
гитару в подставку, Беркут оставил в покое
микрофон, а Холст начал рыться в сумке,
бормоча: «Так…это у меня роман
Чернышевского «Что делать?»…у меня в книге
двести баксов заначено…что-то я их тут не
вижу… Баксов тут
нет…что делать? Придется перечитывать
роман «Что делать?»…
В коридоре
послышался шорох. Дуб навострил уши: «Кажется,
наши гости прибыли! Встретим, что ли?»
«Иди, встречай…» - напутствовал
товарища Холст, благословляя его жестом. Но
не успел Виталя оторваться от стула, как
раздался стук, и дверь приоткрылась. В
проеме появился высоченный тип в мятых
джинсах и цветастой рубашке. Рядом с ним
стояла девушка головы на две его ниже.
Напоминала она персонажа широко известного
фильма, поскольку с головы до ног была
облачена в черное, а лицо ее скрывали
затемненные очки. «Здравствуйте!» - дуэтом
сказала парочка. «Привет! – довольно
дружелюбно встретил их Дуб, - это вы?»
«Это – мы! – подтвердил парень, - я Антон,
она Эля… Корреспонденты, и даже не только…»
«О’кей, - согласился Дубинин, - а нас вы
знаете…» «Конечно, - улыбнулась Эля, -
Виталий, я вам сказала…»
Холст повернулся к говорившей и
пристально посмотрел на нее. Что-то его настораживало…
Антон
передал партнерше папку, которую до этого
держал в руках. Та открыла ее, жестом
попросила его наклониться и сказала какую-то
фразу, смысла которой «арийцы» не поняли. «Ладно,
- кивнул Антон, - подожду. Ну что, поговорим?»
- последние слова относились уже к
музыкантам. «Давайте, - одобрил Дуб, -
спрашивайте… Ответим по мере сил». «Да, - из
вежливости поддержал его Холст, - мы готовы…»
«Наверное,
многое из того, что мы могли бы спросить, вы
рассказывали уже не раз, - полуутверждающе-полувопросительно
начала Эля, - потому я пока буду говорить, а
вы поправляйте меня по ходу повествования.
Итак, первым делом о новых песнях. Сейчас
идет работа над альбомом,
и материал к нему готов…» «Ну как сказать, -
немного удивился Дуб странной манере
вопросов, еще надо много чего подчистить,
добавить где надо, текстовок дождаться… Но
в общем-то найдем, что записать». «Авторов
песен по-прежнему трое, или четверо…» -
продолжила девушка. «Надеемся, четверо… -
мрачно ответил Холст, глядя на Беркута, - наш
вокалист обещал внести свой вклад в общее
дело…» Беркут, который Петровичу никаких
обещаний не давал, немного опешил, но на
всякий случай утвердительно кивнул. «Выход
альбома ожидается к следующему лету?» «Постараемся,
- оптимистично заявил Дуб, - Может, и раньше
получится…» На лице Холстинина
промелькнуло какое-то скептическое выражение,
но, может быть, это только показалось…
В
разговор вступил Антон: «Название для него
уже есть?» «Не будем загадывать, - осторожно
заметил Холст, - у нас еще не все тексты
утверждены…» «Трудно придется Маргарите…»
- слова Эли не были обращены ни к кому конкретно
и ко всем сразу. «Вы про нашу поэтессу
знаете?» - Петровича удивила такая
осведомленность журналистки. Та, черкая что-то
в папке, уклончиво ответила: «Я в материале…
Я должна знать… Относительно всего, что
необходимо, и чуть более…» - она оборвала
фразу на полуслове. Такая манера кого-то
напоминала…
«Кстати, об
отдыхе, - оживился Антон, - как вы летом
отдохнули?» «Мы работали, - картинно развел
руками Дуб, - выступления на юге, на фестивалях…»
«Крабы на этот раз никого не покусали?» -
сдвинув очки и прищурившись,
поинтересовалась Эля с неожиданно озорным
выражением.
Удалов поперхнулся. История с крабом
приключилась с ним в прошлом году. Но кто бы
ожидал, что она ее помнит!.. Дуб расхохотался:
«Намек понял! Макс жив-здоров. Так же, Макс?»
Удалов помахал палочкой: «Готов к труду и
обороне!» «Но мы
хорошо съездили, весело. Вечерком выпьем…»
«А как же концерты? – встрял Антон, - ведь
нужен режим…» «Наш
режим – напьемся и лежим!» – провозгласил
Дубинин. Холст незаметно дал коллеге тычка,
но того уже было не остановить, - Отлежимся
– и с новыми силами играть!» Дальнейших
слов слышно не было за хохотом всех
собравшихся.
«В
общем, гастроли прошли на славу…» - сквозь
смех выдавил Антон. «А ты ожидал чего-то
другого?» - Эля иронически смотрела на парня.
Тот хлопнул ее по плечу: «Что смеешься,
предсказатель? Знаю, что ты всегда права…»
«Да, шеф!» - глаза девушки нельзя было
разглядеть за стеклами очков, но вид у нее
был самый хитрющий… Холста передернуло: «Да
что же это такое? Кого она мне напоминает?»
Он попытался заглянуть в папку, где что-то
было изображено, но Эля, словно прочитав его
мысли, развернула ее так, что изображения
видно не стало. «Тьфу, черт!» - раздосадовано
подумал Петрович. В ушах зазвенел голос: «Ты
опять? Не буди лихо, пока оно тихо!..»
Чтобы
отогнать наваждение, Холст решил взять
инициативу в свои руки и продолжил беседу: «Да,
лето у нас было весьма удачным. Мы ведь
концертная группа, на месте сидеть не любим.
А на сцене реализуемся полностью. Мы –
своего рода актеры, и каждый раз при
написании или исполнении песни играем свои
роли». «Каждый день – новая роль» - сказал
Антон. Холст фразу не оценил, поскольку с
творчеством Киркорова знакомства не имел…
«Я предпочту думать, - задумчиво сказала Эля,
- что вы говорите о масках, а не ролях.
Согласитесь, что надеть маску Палача легче,
нежели играть его роль…Тем более она не
ваша…» «Что вы имеете в виду? - Холста
заинтересовало это высказывание, - Что
такое маска или роль? И почему она не моя?»
«Это история долгая… - Эля поправила
очки, - Рассказывать
ее сейчас смысла не имеет. У вас есть маска.
Возможно, она же и роль…
Если вы искренни…»
«Эль, хватит
философии, - вздохнул Антон, - это не по делу
и неинтересно». «Мне интересно…» - тихо
сказал Холст. «И мне! – энергично закивал
Дуб, - А у меня эта ваша маска есть?» «Она у
всех есть… - обронила Эля, - но у вас она
почти не заметна. Это касается многих, - она
обратилась к остальным, давая понять, что
тема исчерпана, - вы то, что есть. Маски, под
которой абсолютно другой человек, не
редкость, но под которой не человек – дар и
проклятие…»
Холстинину
почему-то стало страшно. Он незаметно
взглянул на портрет. Мефистофель (как он
отныне именовал эту картинку) по-прежнему
смотрел на него наивно-всезнающим взглядом,
с до боли знакомой полуулыбкой. Ничего
мистического в его облике не было. Почему же
тогда такой холод? «Да, подложил мне свинью
великий немецкий писатель... – поежился
Петрович, - после такого и в Германию ехать
расхочется… Хотя все
же немцы молодцы. Один Ницше чего стоит…»
Додумать
до конца он не успел. Эля улыбнулась и
заговорила снова: «Но мы беседовали о ваших
песнях… Полагаю, тема ваша – извечная тема
борьбы Добра и Зла – будет присутствовать и
на новом альбоме, не так ли? Ведь даже добро
по некоторым источникам трактуется как зло
высшего порядка, утонченное зло…»
Комната
поплыла… Перед глазами Холста закружились
радужные пятна. Черный крест сполз с гитары
и, зашевелив щупальцами, как паук, зловеще
зашипел… «Ницше, - из глубин сознания
царапалась мысль, - это он сказал… Лучше уж
бы был Гете…»
«И
зачастую силы Зла могут творить добро, -
продолжила девушка, - примером того служит
легенда о Паганини, уже упоминавшаяся в
вашем творчестве, и доктор Фауст…»
«Нет! Этого не может быть!
– круги превращались в сверкающие точки, -
совпадение, дикое, невероятное…» - усилием
воли Холст пришел в себя и постарался
ответить: «Да, конечно… Тема это наша, но
основной смысл текстов определяет все же
поэт. Мы только задаем желаемые рамки. Они
их, как правило, соблюдают. Есть иногда
несоответствия, но мы тщательно следим за
тем, что в конце концов услышит наша публика…»
«Вы правы, -
согласилась Эля, - говорю с точки зрения
публики. Ваши песни резко отличаются от
того, что все привыкли слышать в российском
хард-роке. Кроме тог, и остальные участники
«Арии» достойно поддерживают взятую высоту.
Достаточно только войти в запрещенную
реальность… Реальность Маврина…»
Беркут,
одно время работавший с Мавриком и знавший
его группу лучше прочих «арийцев», счел
нужным вставить свое веское слово: «А мне
очень нравится специфика Маврина. Но у
него скорее смесь классики и рока, готика.
Мы же играем чистый хард-рок. Мне это близко,
и я здесь хорошо себя чувствую. Это мой
стиль музыки, и я стараюсь оправдать
возложенные на меня надежды…»
Дуб, не
ожидавший от вокалиста столь умных тирад,
удивленно уставился на Беркута. Кто бы знал,
что Артурище так
умеет толкать речи! Виталик почесал
барабанной палочкой в затылке и решил, что
не помешает взять у Беркута пару уроков
ораторского мастерства. Удалов ткнул
басиста в бок и выхватил у него свою палочку.
Дуб тихонько матюгнулся, но отвечать пока
не стал – пресса все-таки… Предупреждение
Холста он помнил – да, эти напишут… Антона
Виталя не боялся, а вот его партнершу… Не
зря Петровича так перекосило. Явно что-то не
то … Хотя в общем она ничего. Только слишком
философичная. Ну у каждого свои тараканы…
Антон
открыл было рот, чтобы заговорить, но Эля
предостерегающе подняла руку: «Тош, об этом
нельзя». «Почему?» - удивился парень. «Нежелательно,
и тебе толком не ответят, - пояснила та, -
потому что не хотят, да и не знают». Дуб с
интересом наблюдал за этим диалогом. «Что
не знают? Мы не знаем?» - спросил он. «Антон
собирался задать вопрос, который вам мог и
не понравиться, и быть не в вашей
компетенции, - туманно ответила Эля, - он бы
не получил ответа…» «А вы откуда знаете,
что он хотел сказать?» - настороженно поднял
голову Холст. «Я знаю…» - загадочно кивнула
девушка. За нее ответил Антон: «У нас все
вопросы согласованы. Эля предупредила, что
не следует касаться некоторых тем…» «Это
каких же?» - вопросил Дубинин. «А это знаете
вы…» - улыбнулась Эля.
«А мы
уж подумали, что вы мысли читаете!» - пошутил
Дуб. «Иногда читаю… По настроению» -
поддержала его шутку девушка.
«А что надо, чтобы читать мысли?» -
иронически полюбопытствовал Дубинин. «Как
минимум – наличие мыслей!» - рассмеявшись,
парировала Эля. Дубу эта игра слов понравилась,
и он решил включить ее в свой репертуар.
Достойный противник ему попался…
«А вы в
принципе верите в сверхъестественные
способности человека?» - нашел Антон новую
тему для беседы. «Я не встречал таких, -
беспечно ответил Дуб, - вряд ли… Я не мистик,
и никаких призраков и потусторонних сил не
вижу…» «Все заигрывания с тьмой – заслуга
Пушкиной, - вставил Холст, - нам понравится –
будем исполнять… Все обычно, безо всякого
колдовства. У нас, по крайней мере. А в
поэтический процесс мы не вмешиваемся.
Пусть Маргарита пишет как ей угодно.
Главное – результат!»
«Значит, чертей не
было и тарелочек летающих тоже?» - шутливо
подвел итог Антон. «Черти
были… - не преминул съязвить Дуб, - раньше,
как выпьем, много их появлялось… Маврин все
жаловался, что видит в зеркале жуткие хари…»
«Только Маврин?» - снова прищурилась Эля. «Ну
и другие… - Дубинин продолжал свой монолог,
- видели… А тарелки мне на голову не падали…
Летающие, по крайней мере. Только обычные…»
«А на меня падали!» - объявил Макс. «Это
та, которую в тебя Манякин швырнул? –
фыркнул Дуб, - ничего, зато лишний хэт в
запасе…» «Нет, -
поправил басиста Удалов, - другая… Я ее
Холстинину отдал…»
Холст решил, что
правды из него никто и никогда не выбьет, и
начал все отрицать: «Нет у меня никаких
тарелок! Не помню я такого… Что ты, Макс, выдумал!»
«Он вообще тот день плохо помнит… - деланно
вздохнул Дуб, - они
на пару с Беркутом тогда птичью болезнь
подхватили… Перепил называется…»
«Я его когда-нибудь
прибью! – мрачно подумал Петрович, - что ни
слово – то перл! Я же ему говорил – придержи
свои афоризмы при себе! Нет, он опять за свое…
Клоун!»
Под
дружный хохот Дуб закончил свое
повествование: «Ну и на почве вышеуказанной
хвори мог видеть НЛО, а мог и не видеть…» «Не
было никаких тарелок…- ушел Холст в глухую
несознанку, - это мои друзья шутят так…. Не
верю я ни в инопланетян, ни в богов, ни в
чертей… Никогда их не встречал…»
В ответ
на эту очевидную ложь Эля протянула: «Ваше
счастье… Главное, что вы в них не верите…
Самому себе надо верить…» Холст взглянул
на нее и промолчал. В том-то и дело, что своим
словам он и сам не верил. Ее он обманет, а
себя? «Меня нельзя обмануть…» - негромко
сказала Эля. Фраза казалась продолжением
беседы, но в контексте мыслей Петровича
окончательно добила…
«Извините, нам
уже пора, - Антон посмотрел на часы, - меня
через полчаса шеф ждет. Эля, давай сюда твои
каракули, подкину боссу новую идею. Оформим
статью по твоим эскизам… Рада?» «Очень, Тош,
- вздохнула Эля, - но они слабоваты…» «Доработаем!
Два дня тебе хватит?» «Хватить не хватит…
Но я постараюсь!»
«Ну что же, до
свидания, ребята!» - парень помахал рукой «арийцам».
«Спасибо за беседу… До встречи!» - Эля
откинула со лба прядь волос и тоже сделала
прощальный жест, подняв ладонь вверх.
Послышался едва уловимый звон, но на него
никто не обратил внимания… Антон легонько
подтолкнул девушку: «Пора …» «Идем, ждут …-
откликнулась та и последовала за ним. Уже в
дверях они обернулись и все так же дуэтом
сказали: «Пока!» Эля сняла очки и склонила
голову набок… «Пока!» - хором откликнулись
«арийцы». Молчал только Холст – на него
смотрел близнец того неземного существа, с
которым он разговаривал наутро после
фестиваля. Блеск глаз оттенка бирюзы,
словно нарисованных тушью на белом фоне,
напоминал слегка шальное выражение взгляда
сиамки…
Парочка
исчезла в коридоре, захлопнув за собой
дверь. Петрович вцепился в подлокотники
кресла и с трудом поднялся. «Ты чего? –
обеспокоился Дуб, - заболел? У тебя такое
лицо…» «Н-нет… Я в порядке» - голова у
Холста кружилась, но он не хотел этого
показывать. «Нормально поговорили? Извини,
я не удержался, опять хохмил… Не обижаешься?»
- Дуб сделал вид раскаявшегося грешника. «На
тебя обидишься…Наша Регина ДУБовицкая!» -
буркнул Артур, еще помня «петуха
гамбургского», - Тебе бы все прикалываться…
Что ты в «Арии» забыл? Тебе в цирке место!»
«Ага, а ты
у нас, значит, Беркут - птица гордая… -
скептически ухмыльнулся Дуб, - да тебя пока
не пнешь, ты же не полетишь…» Беркут понял,
что мастера словесных баталий ему не
одолеть, и ограничился сравнением Дуба с
упрямым сельскохозяйственным животным…
Холст добрел
до своего портрета и снял его со стены. «Если
это она , то почему не узнала свою работу?
Или сделала вид, что не узнала… Вернулась…
Но ведь я так и не знаю ее имени… Почему? Может, они просто похожи? А как же
тогда эти фразы, угадывание недосказанного?
Нет, я ничего не пойму… Маски, роли… Палач…Эта
роль не моя… Почему?» Он перевернул рисунок
и снова перечитал текст: «Да, это монолог
Мефистофеля, стихотворение с цитатой из «Фауста»…
А это что?»
Листок выпал из
рук и плавно спланировал на пол. Дуб поднял
его и укоризненно сказал: «Хватит портрет
трепать… Что он тебе покоя не дает?» «Дай
сюда…» - попросил Петрович и вгляделся в
строки. Одна из строф была разбита на две
части, и к каждой дописаны недостающие
строчки… Кроме того, появилась еще одна
строфа. Теперь вместо прежних одиннадцати
их стало тринадцать…
«Пошли уже домой,
- Дуб дернул друга за майку, – сегодня
тут делать уже нечего, можно ехать…» «Вы
идите… я чуть задержусь, у меня еще дела будут…»
- соврал Холст.
Музыканты
разошлись. Петрович снова прикрепил
рисунок на стену и взглянул ему – то есть
себе – в глаза. Его двойник задумчиво –
печально смотрел на него… «Мефистофель…
Вот чью маску я ношу!» - внезапно осенило
Холста.
Чтобы обдумать
странную ситуацию, он опустился в кресло и
тут заметил на столе ранее не виденный им
лист бумаги. Петрович взял листок и прочел
буквально следующее: «Вы все поняли… Это
ваша роль. У того, о ком вы писали, другой
взгляд». Коротко и ясно. «Значит, все же она…
то самое существо? Она вернулась…
И у нее есть имя. Он звал ее Эля… Но
надпись явно читается не так…»
Луч солнца проник
через окно и замер на полу, где что-то тускло
блеснуло.
Холст подобрал тонкую цепочку с медальоном,
на котором необычным шрифтом змеилась
надпись. Присмотревшись внимательнее, он
прочитал три слова – «Abyssus
abyssum
vocat» . Что
все это значило, он не знал. Но была
кандидатура на роль переводчика… К ней-то
Петрович и направился.
У Пушкиной
дверь не открывали очень долго. Наконец она
с ужасающим скрипом открылась, и на пороге
возникла сама Марга. Видно было, что она последние
часы проводила хоть и у себя, но не в себе –
настолько отстраненным было ее лицо. «А, это
ты… А я пишу… Заказ ваш выполняю. Проходи
давай, - пригласила Пушкина, - если ты насчет
новых текстов, то два уже есть… Возьми там,
на столе, возле принтера…» «Сейчас, - Холст
вытащил распечатку, - я лучше дома почитаю.
Сегодня я стихи что-то не воспринимаю…» «Чаю
хочешь? – предложила Маргарита, - Пошли на
кухню, угощу…» «Рита, а коньяку у тебя не
найдется?» «Найдется, - не удивилась Пушкина,
- ну пошли… Напиться с горя, что ли?»
На кухне Марга
достала из шкафчика початую бутылку
коньяка, печенье и конфеты. «Позавчера
гости были, вот, сладкого принесли… И
выпивку…» - она разлила коньяк по рюмкам.
Петрович опустошил свою и сунул в рот
конфету. «Что ты такой вареный? –
поинтересовалась Пушкина, - опять
поцапались, что ли?» «Нет, наши не бунтуют.
Так, по мелочам если только…Рит, ты латынь
знаешь?» «Знаю, - кивнула Марга, тоже беря
конфету, - в каких-то
пределах…» «А это можешь перевести?» -
Холст протянул ей медальон. «Что это? Ага, понятно…
Знаешь, это мне где-то попадалось. Было в
каком-то романе…
Abyss- это бездна по-английски,
vocat,
оттуда же и вокал – голос или зов.
Переводится, значит, твое безобразие – «бездна
призывает бездну».Понял? А это что? - Маргарита
повертела в руках цепочку. Петрович только
сейчас заметил на реверсе слово «Alciona»,
- Это не переводится. Это или название,
или прозвище. Альциона… А на английском
это звучит как Эльсион. Имя такое…» «Значит,
бездна зовет бездну?» - переспросил Холст. «Точно.
И вот это название…» «Эльсион, или Альциона…
- выдохнул Холстинин, - Спасибо, Рит! Я побегу,
наверное, мне еще надо одну мелодию
обдумать и твои тексты почитать… Я тебе
позвоню!»
«Позвонит он, как
же… - проворчала Марга, - он позвонит,
выскажет опять, что стихи ни к черту, и
снова текст затребует…Работай, Пушкина.,
как негр, солнце еще высоко!»
«Так вот
что это означает…- думал Холст, направляясь
домой, - интересное высказывание… Бездна
зовет бездну. Эльсион,
то есть Эля… Мало похоже на ту надпись, но
кто его знает. И опять ее вещь у меня
осталась, значит, может вернуться за ней… А
если нет? В каком обличии она будет на этот
раз?» Он грустно усмехнулся и сунул цепочку
в карман. «Придет, и я ее опять не узнаю… И
ведь она была не одна. Если
это – обитатель не Земли, то кто же приходил
с ней? Антон-то откуда взялся?»
Петрович
вытащил мобильник и включил его. «Да, не зря
меня Дуб упрекал…» Звонок был все тому же
Дубинину. «Господа не могут подойти – они
все вышедши!» - проинформировал его Дуб. «Виталь,
кончай прикидываться автоответчиком! У
меня вопрос – откуда сегодняшние
журналисты? Издание какое?» «Что за вопросы,
Петрович? Оно тебе надо? Ну,
Rock Castle,
кажется… Подробностей не знаю, но вроде так...
А что?» «Да ничего, почитать потом хочу…» «Ясно,
-понял Дуб, - ты и мне скажи, тоже посмотреть
охота…»
Наконец
добравшись до дома, Холст принялся выяснять
адрес пресловутого журнала. В справочной
городской сети ему ничего сообщить не
смогли, в «Би Лайне» меланхолично выслушали
и через полминуты продиктовали координаты…
Петрович набрал указанный номер. «Слушаю
вас!» - отозвалась трубка. «Антона можно?
Вашего корреспондента…» «Которого? У нас
их двое…» «Высокий такой, темноволосый…» «Видимо,
это Крылов. Он у редактора». «А Элю?» - Холст
понемногу успокаивался. Значит, Антон там
есть… «Элю? Не знаю такой…» «Она была
сегодня с Антоном на интервью» «Не уверена…
Я дам вам номер Крылова, спросите у него…»
Через полчаса
безуспешных попыток Холстинин наконец
дозвонился Антону. «Алло?» - переспросил
мобильник знакомым голосом. «Антон Крылов?
Я - гитарист «Арии»…» «Да - да! Ваше интервью
будет в ближайшем номере, шеф принял его - не
без споров, но все же…» «Я хотел бы
поговорить с Элей. Она с вами? Она потеряла у
нас одну свою вещь. Хочу вернуть…» «Нет, Эли
уже нет. Ушла…» «А когда придет?» «Не знаю…
Она у нас совсем недавно и не является
штатным сотрудником. Пишет неплохо,
занимается графикой… Приходит позавчера с
новым своим эскизом - я обалдел! Рисунок по «Арии»
- а у меня поручение с вами встретиться! Я
ее решил взять с собой и попросил с вами
договориться. Сегодня мы и пришли…» «Эскиз
по «Арии»? Какой?» - всполошился Холст. После
«Мефистофеля» он настороженно относился к
любого рода рисункам… «On
the headless cross…
так она его подписала» «Что-то знакомое…
Это же “Black
Sabbath”!
«Ария» -то тут при чем?» «Элькины пути не
всегда исповедимы, - глубокомысленно
заметил Антон, - она взяла их идею, а героем
рисунка стал один из вас… Классно, кстати,
получилось. Я еще не предлагал его на
оформление, но думаю, может пройти…» «Кого
она изобразила?» - беспокойство Петровича
нарастало. Антон смущенно кашлянул: «Не
обижайтесь, пожалуйста… Но Эля в
стилизации делала ваш портрет… Очень оригинально…»
«А посмотреть его можно?» «Сам рисунок у нее.
Копия вроде была в нашем компе… Или
заезжайте посмотреть, или я вам ее отправлю
на мыло. Ящик есть?» «Есть… Отправляй,
- Холст продиктовал адрес, - необычно, да?»
«Забавно, - осторожно ответил Антон, - как и
она сама… Иногда мне кажется, что она знает
больше, чем говорит… Может даже продолжить
невысказанную фразу… Я первое время
пугался, потом привык…» «А где же ее искать?
Вы не знаете?» «Нет, она приходила сама. Связь
односторонняя…» «Ладно, - пробормотал
Петрович, - значит, отправишь эскиз?» «Да не
проблема! - обнадежил Антон, - завтра
же пришлю…»
На следующий
день Холст первым делом проверил почту, но
рисунка там не обнаружил. «Видимо, еще не
успел… - подумал Петрович, выходя на улицу, -
потом посмотрю…»
Студийная
работа сегодня шла обычным чередом.
Удалов привинчивал тарелку, Дуб
упражнялся в остроумии, хрипло распевая под
гитару песню Шнура «Свобода». Своеобразие
ее заключалось в том, что строку в
исполнении Кипелова Виталя заменил
гораздо более нецензурной и сравнил
свободу Валерия не с птицей в небесах, а с
несколько другой вещью…
Можно было сказать, что абсолютно
другой… Наименование ее называть не будем
– кто захочет, прочтет его на ближайшем
заборе… Причем забор должен быть построен
по чисто русскому принципу – то есть
сначала пишется это слово, а потом к нему
приколачиваются доски…
Беркут, послушав
его некоторое время, начал подпевать на
псевдоанглийском языке - то есть слова
были английскими, но в сочетании
образовывали настоящую китайскую грамоту…
Попову было не до них - ему только что пришла
в голову интересная музыкальная идея, и он
занимался подбором мелодии на синтезаторе.
Получалось вообще-то неплохо…
Появление Холста
Дуб прокомментировал в своем духе: «Начальство
не опаздывает, начальство задерживается!»
Ответа не последовало - «начальство»
прошествовало в свой угол и принялось
сосредоточенно настраивать гитару. После
двадцати минут возни в полном молчании
Холстинин поднял голову и тоном, не
допускающим пререканий, объявил: «Работаем!»
Беркут воззрился в потолок с видом: «Петрович,
задолбал!», но наушники покорно нацепил и
приготовился к репетиции.
Дубинин, так и не
докопавшись до Холста, принялся за Беркута:
«Артурище, ты, не иначе, с утра коктейль «Сливки»
принял…» «Это что
такое?» - клюнул Беркут на живца. Дубу того и
надо было… «Лучшее средство для метал-вокалиста!
- радостно сообщил он, - Берется все спиртное,
что есть в доме, сливается в одну емкость и
принимается вовнутрь в больших дозах…
Голос звучит - зашибись!» Результат
потребления данного напитка Дуб не
замедлил продемонстрировать, проорав что-то
из «Black
Sabbath»
постосборновского периода…
Холст ожил: «Виталь,
что за песня?» «The
headless
cross,
- Дубинин наиграл басовый рифф, - не знаешь,
что ли?» «Знаю…
Тебе вчерашний журналист, Антон, не звонил?»
«А почему он должен был звонить? -
резонно поинтересовался Дуб, - раз обещали -
сделают о нас статью… Тебе-то он зачем?» «Да
так… Насчет оформления должен был мне
одну вещь переслать. Боюсь, как бы не забыл…»
- сказанное было почти правдой.
«Не вопрос, - отмахнулся Дуб, - мне без
разницы, как ее оформят… Не беспокойся ты
насчет этого…» «Да уж, не тебе ведь этот
крест достался, - подумал Холст, - как on
the headless
cross,
так я, как песни вопить - так Дуб с Беркутом…
Причем не поймешь, кто же из них вопит
громче…»
Вышеупомянутый
дуэт действительно во всю глотку распевал «Там
высоко». На лице композитора было написано
нескрываемое удовольствие от процесса.
Затем последовала «Воля и разум»,
исполненная при неизменной поддержке Дуба.
«Воля!» - хрипел Беркут, выпучив глаза. «И
разум!» - заорал Дуб, перекрывая вокалиста.
«Power!»
- перешел на английский Беркут.
«And
reason!»-
не отставал Дуб. После того, как смолкли
финальные аккорды песни, Холст покачал
головой: «Ну ты и орешь, Виталя!» «Чем могу,
помогу!» - отозвался весьма довольный собой
Дубинин.
«Уже четыре.
Пошли домой, что ли…» - внес конструктивное
предложение Удалов. «Жрать охота!» -
выдвинул с помощью своей коронной фразы
вескую причину Беркут. «Вовка, пошли, в
самом деле. От Артура толку уже не будет - он,
когда некормленный, работать не хочет…» «Да,
дома у меня жаркое с картошкой… -
жалобно ныл Беркут, - я с самого утра не
ел!» «Ладно, идем… - пришлось согласиться
Холсту, - Что за вокалист такой - только о еде
думает…» «Почему же только о еде? - обиделся
Артур, - Пивка бы тоже не помешало…»
Хохот сотряс стены студии. Дуб ощутил
укол зависти - Беркут выучился хохмить не
хуже его… Самое интересное было, что сам
Беркут высказался вполне искренне…
«Давай, двигай к своему
жаркому…» - направил Холст вокалиста по
пути истинному. Тот обрадованно схватил
сумку и скрылся. «Я тоже, пожалуй, пойду… -
Дуб выразительно звякнул ключами, - жена
просила пацана в зоопарк сводить…Слона
посмотреть, шимпанзе там всяких…» «Шимпанзе?
А зачем ему тогда зоопарк? - Макс решил
воспользоваться тем же оружием, что обычно
применял басист,
- приводи на репетицию! Пускай на папу
смотрит…» «Умолкни, макака! - окрысился
Дубинин, - сам такой! Распрыгался
за своими барабанами - куда руки, куда ноги,
куда буйна голова…» Удалов расхохотался -
шутка явно попала в цель…
Холст
покопался в сумке и с немалым удивлением
выудил оттуда роман Мураками. Книга была не
в его стиле, и откуда она взялась, он
совершенно не понимал. «Петрович, Мураками
отдай! – возопил Макс, - я же ее еще не дочитал!»
«А мне зачем сунул?» «Ну перепутал, с кем
не бывает… - Удалов забрал роман, - дома
продолжу…» Холстинину стало легче – хотя
бы это таинственное явление имело
логическое объяснение…
Через
десять минут в студии уже никого не было.
Холст же, застряв в извечной пробке, еще
добрый час не мог попасть домой. Но, в конце
концов добравшись, кинулся к компьютеру…
«Опять нет… - разочарованно констатировал
он, - ну что за безалаберность!» Петрович
набрал номер: «Антон!» «Слушаю… - произнес
тот. «Я насчет рисунка… Вы мне его обещали…»
«Понял, понял, - голос Антона звучал
расстроенно, - но его у нас больше нет. Кто-то
по головотяпству стер… Нет ни эскиза, ни
Эльки…» «То есть?» - испугался Холст. «Да
так, она не пришла… И своих координат не
оставила». «Ну и выражаетесь вы… Я уж думал,
с ней что…» «С ней-то? С ней так просто не
разделаешься… Запомнилась мне одна ее
шутка… Элька сказала, что ее сам Князь Мира
Сего за руку держит…» «Кто? Князь Мира Сего?»
- переспросил Петрович. «Он самый, Гений
Тьмы… она так странно выразилась -
за ее жизнь заплачено чьей-то смертью…
Оттого она такой мистик. Послушайте, а у
меня есть еще одна ее работа. Эля приносила
варианты рисунков для разных песен. Среди
текстов был один под названием «Падший» - у
него оказалось три версии… Я скопировал
одну из них… С настоящим автором она мне
отказалась давать картинку, а эту, хоть и с
трудом, позволила оставить. Но предупредила,
что это красивая ложь…
Вы простите, если что…Хотите
посмотреть?» «Хочу… А кто автор?» «Падший» -
это композиция Маврина… - ответил Антон, -
так я вам ее перешлю? Сейчас прямо…» «Жду…»
- отозвался Петрович, открывая свою почту.
Минут
через двадцать на экране возникло
изображение. «Что за черт! Это же тот самый!
Или не тот… Да что же это такое!» - последние
слова отчаявшийся Холст прокричал уже
вслух. Ему, конечно, никто не ответил. Только
вдалеке прозвенел едва уловимый смех…
Затрезвонил
телефон. «Есть?» - спросил Антон. «Есть…» -
подтвердил Петрович. «И как, нравится?» «Не
ожидал… Красиво. Да, нравится…» «Она бы
обрадовалась, - судя по голосу, парень
улыбнулся и добавил, - увижу ее, расскажу…
Лишь бы не обиделась. Я ведь без ее ведома
рисунок отправил…»
Холстинин
смотрел на картинку. Действительно,
неожиданно… Прав Антон. Хороши шуточки…
Эльсион, Альциона -
кто же это? Может, никакого отношения к
тому странному существу она и не имеет… И
не Альциона она вовсе… Он присмотрелся
повнимательнее. В углу стояла монограмма -
сплетенные петли, перечеркнутые знаком
бесконечности…
«Она.
Это она… - Холст вытащил из кармана цепочку
и нажал на кнопку печати, - Бездна зовет
бездну. Пришла оттуда и уходит туда…
Никогда бы не подумал, что посланник бездны
придет ко мне… Ведь их не должно быть!»
Начинало
темнеть. Холст уселся на
диван, продолжая держать медальон.
Незаметно для себя он тихо задремал… Окно
распахнулось… В проеме стояло маленькое
создание. Лица его
уже нельзя было разобрать, а глаза казались
совсем черными… Существо
тихо скользнуло в комнату и осторожно
потянуло за конец цепочки, зажатой в руке
Петровича. Медальон упал на пол, пришелец
схватил его и метнулся к окну, где в
сумеречном небе светилась зеленоватая
полоса. Существо остановилось и прошептало,
глядя в ее сторону: «Уходи… Я остаюсь здесь.
Мне уже почти поверили, приняли за
такого, как и они… Я не вернусь обратно…»
Полоса засияла еще ярче. Один шаг - и гость
снова исчез за окном…
Холстинин
пришел в себя только на рассвете. «Что это? -
простонал он, глядя в окно, - почему там
такое?» Цвет неба и впрямь поражал - он был
ровного ярко-розового оттенка безо
всякого намека на обычный туманный голубовато-серый
рассвет. «Пять утра…
И как это я заснул, а? И цепочка пропала…
Минутку, я же ее из рук не выпускал! И кто
открыл окно?»
Через
полчаса комната была перевернута вверх
дном, но следов ценного сувенира так и не
обнаружилось… «Я с ума сойду… Где она?» -
Петрович поднял рисунок.
Там тоже ничего не было. Зато на обороте
обнаружилась строчка, написанная на
незнакомом языке - «Tu vas
me detruire…» «Откуда
здесь двусторонняя печать? Еще лучше…
Какой это язык? То ли французский то ли итальянский… Ее бы
спросить, Эльсион эту… Да только где она?»
Ядовито-розовый
рассвет гас, превращаясь в обыкновенное
облачное утро. Откуда-то донеслась тихая
холодноватая мелодия. Ее синтезированные
звуки вызывали ассоциацию со светом
галогеновых ламп… Холст с трудом разбирал
слова… «А когда мы увидимся вновь, снова
ветер ночной будет петь о своем…» «Увидимся…
Хотел бы я знать, кто это обещает…»
Неожиданно для себя он услышал ответ…
Петрович резко
обернулся к двери. Там никого не было…
Музыка стихла. «Здорово
же меня глючит… а ведь это действительно
какая-то электроника. Только
нестандартного стиля. Подумать только…
Чего только не бывает! А что он там говорил о
Князе Мира Сего?» Холстинин
нашел захваченный с собой из студии
портрет Мефистофеля и прочел: «Мой не
кончается век - мне не уйти от него. Я
прозван Гением Тьмы и Князем Мира Сего…
Некоронованный Князь, я
здесь царить обречен, Землей я правлю
один, но имя мне - Легион…»
«Не так уж
прост этот мир… Не так уж ты проста,
Альциона… И когда мы увидимся вновь…» «Тихо
ветер ночной будет петь о своем…» -
откликнулся ему эхом легкий смешок…
by Shelly
|
