На главную

Холст и Симка

Холст открыл дверь ключом, попутно оцарапал руку, тихо припомнил чью-то мать и кое-как ввалился в квартиру. Наконец-то дома! Вот уж нет приятнее места…
Холст жил один. Его двухкомнатная квартира на четвёртом этаже представляла собой довольно уютную нору, заставленную горшками с экзотическими цветами и книгами по философии. Практически везде валялись струны, недоделанные и испорченные каподастры, с полдюжины медиаторов, лак. В общем, стоял мощный холостяцкий, но довольно картинный, эстетический беспорядок. Тем более что Володя владел всем этим беспорядком один, и никто не протестовал.
Вовка зашёл на кухню, достал из холодильника бутылку кефира и отпил из горлышка до половины одним глотком – на улице было довольно душно. Удовлетворённо хмыкнув, он поплёлся в комнату, зашторил окна и рухнул на диван с целью отбыть в мир нирваны хотя бы на часок.
Внезапно до его ушей долетел негромкий стук двери и лёгкие шаги… Кто-то вышел из ванной. Холст нервно вытянулся на своём диване и затих, затаился в ожидании таинственных звуков.
Холст никогда не читал детективы, поэтому мыслей о покушении или ограблении у него и не возникло. Зато он читал много философского материала, в том числе и мистики, а потому сами понимаете, какие догадки посетили уставшего гитариста-ботаника. Шаги не стихали – напротив, кто-то довольно нагло, по-хозяйски, разгуливал по соседней комнате.
Ноги Холста против собственной его воли слезли с дивана, нырнули в тапки и потащили перепуганное тело к соседней комнате. В коридоре его одолел такой нестерпимый страх, что до комнаты он добрался на четвереньках. Причём не до той, в которой обретался гость, а до той, в которой обретался диван. То бишь, обратно.
“Ну я и трус!” – созналось что-то внутри у Вовки через три минуты томительного ожидания на диване с поджатыми ногами. А вдруг это воры? Сопрут же Фендер, йошкин дрын, вот как пить дать сопрут Фендер! “Боги, я ж год копил!!!” – мысленно завопил Холст, в единочасье свалился с дивана и без тапок помчался к соседней комнате с единственным желанием – размолотить противостоящие силы в рукопашной за покушение на святое – на дорогущую электруху, недавно приобретённую на скудные шиши гитариста-металлиста-аутсайдера.
Челюсть сорвалась с шарниров и грохнула об паркет, колени подогнулись, музыкальные руки ударились в непроизвольное тремоло. “Ух ты ж ё-моё!…” – неслось эн раз из открытого на полную мощность рта Холста.
По комнате разгуливало странное существо. Высокое, стройное, с кожей голубоватого оттенка и тёмными пятнами на конечностях, как у сиамской кошки. Женского полу. Закутанное в халат. Вовкин халат, к слову. Проглотив очередное междометие, Холст съехал по стенке и сел на пол, тоскливо вперив серо-голубые глаза в незнакомку. Ей не нужен Фендер, ей не нужны спрятанные под диваном в коробке из-под зефира холстовские сбережения, ей ничего не нужно. Ей нужна его душа. “Вот сейчас она на меня кинется, высосет из меня душу и клим, финита ля комедия“ – пронеслось в его измученной мистикой хайрастой голове.
“Вова! Не сиди на полу!!! ТЫ ЖЕ ПРОСТУДИШЬСЯ!” – внезапно завопило существо и бросилось на Холста. “Живым не сдамся!!!” – взвизгнул тот, отчаянно дёрнулся, вскочил и попытался удрать в глубь коридора. Но существо звериным прыжком настигло его, оседлало и, проехав на своей жертве метра три с гаком, наконец остановило.
…Вовка лежал лицом в паркет и не дышал. Он пребывал в глубоком и тяжком обмороке до тех пор, пока что-то не лизнуло его в щёку маленьким, шершавым язычком. Он приоткрыл один глаз и увидел свою кошку-сиамку Симку. “Вот блин, – резюмировал Холст, – всё-таки в кефире процент алкоголя – ого-го какой выходит…” Глядя на кошку, он думал тяжкие думы о том, что у него явно прослеживается маниакально-депрессивный, обширные галлюцинации, реникса, делириум тременс, а то и еще что похлеще. “Ой-ой-ой”, - застонал бедняга, переваливаясь с одного бока на другой и пытаясь встать. Случайно он задел провод телефона, стоявшего на тумбе в коридоре, из-за чего аппарат свергнулся вниз с приличным грохотом и вдарил бедному корпусом по голове. Холст от боли заскулил, прикусив язык. Внезапно он бросил взгляд на кошку, которая, махнув хвостом, неожиданно злобно сказала нараспев: “Растяпа! Медведь сиволапый!”. Вот тогда уж Холст единовременно взмолился Богу, Аллаху, Будде, Зевсу, а за одно и Сварогу с Одином с единственным желанием – чтобы чертовня закончилась поскорее. Внезапно его бедную голову посетила приятная мысль: “Я сплю! Я лежу на диване и сплю! А вот сейчас я проснусь…” – с этими мыслями Холст рванул к окну: он знал: хочешь проснуться – упади с большой высоты. Кошка тут же переменила тон. “Куда, дурак!” – заорала она, кидаясь на Холста и впиваясь ему в шею. Бедняга еще пронзительнее возжелал отделаться от неприятного сна и уже закинул ногу на подоконник, как внезапно раздался звонок в дверь и крики: “Холстинин, открывай, твою мать!!! #$%#$%!!!”.
Холст был человеком образованным и интеллигентным, а потому матом в его снах никто никогда не ругался. Следственно, он явно не спал.
Это были соседи.
Когда речь шла о соседях, Холста всегда настраивало на мрачный, скажем так, сугубо минорный лад. Соседи у него были – не то что не подарок, а трижды уроды. Особенно сверху. В этот раз заявились именно они. Чета Ромашкиных. С сыном.
Ромашкины были редкими негодяями. Глава семейства Иван Иваныч Ромашкин увлекался виноводочной продукцией и шансоном, жена его Клавдия Петровна Ромашкина любила трепать языком и лузгать семечки, а их сынок (в какой семье обходится без урода!) учился в ПТУ и был самым настоящим лбом. Два метра и пять сантиметров.
Холстинин открыл дверь и мрачно посмотрел на пришедших. Пришедшие посмотрели на него как обычно – как удав на жертву. Холст в предвкушении скандала передёрнул плечами.
- Владимир Петрович, - язвительно начала Клавдия Петровна, попутно сплёвывая семечную кожуру на холстовский коврик для ног. – Почему вчера в вашей квартире с шести до семи вечера раздавался ужасный визг, как будто вы резали одновременно дюжину свиней?
При этих словах Холста так и перекосило. Но пришлось отвечать.
- Я отрабатывал гитарную партию в диапазоне четвёртой октавы, - ответил он.
Отмазка прокатила.
- А почему сегодня утром ровно в девять в вашей квартире бухало так, словно вы развели тут колокольню? – начал Иван Иванович, разом выдыхая на Петровича литр качественного перегара.
- Партия песни “Антихрист”, эффект удара колоколов! – парировал Холст. Соседи побледнели, а на лице Холста заиграла злая усмешка. Препираться с соседями ему начинало нравиться. Но уроды так просто не сдавались.
- Мы на вас в суд подадим, - сказали соседи, а их сынок, совсем не любовно потирая кулак, выдвинулся вперёд.
- Ромашкин, иди туда, откуда пришёл, - посоветовал Холст, чувствуя, как его переполняет гнев. – Скотина.
Последнее слово у него вырвалось. А за ним и еще два. С уклоном в мат.
Сынок подступил к Холсту и посмотрел на него сверху вниз. Картина маслом: “Превосходство мускульной силы над силой интеллекта”. Холст заранее наметил, в какой день недели будет удобнее всего выбраться к травматологу и психотерапевту. А Сынок взял его за шиворот, приподнял на удобный уровень и уже размахнулся…
И пришёл бы Владимиру Петровичу самый настоящий полный… как это по-русски-то… а! Полный абзац, если бы в это время за его спиной не раздался душераздирающий рёв.
Сынок, перепугавшись, выпустил Холста и шибанулся прочь с приличным ором. Его предки еще раньше с визгом испарились с лестничной площадки. В единочасье всё опустело…
Холст поднялся с пола, потёр колено, хрустнул костями и обернулся. Нет, зря он обернулся.
Вы никогда не видели сиамских кошек величиной с матёрого льва? Холстинин видел. Ибо в тот момент за ним как раз и стоял один такой, приветливо помахивая хвостом и приятельски улыбаясь. Окрас – под сиамскую кошку.
…Отрубившись второй раз за день, Володя видел очень интересные сны: то супругов Ромашкиных привлекли к ответственности силы ГринПиса по статье № 666 пункт 13 (“Нанесение тяжких моральных увечий соло-гитаристам”), то он охотился в прериях на львов с Фендером вместо ружья, то какие-то сиамские кошки в бигудях и домашних халатах жарили ему котлеты и зашивали носки. Очнувшись, он решил, что, во-первых, надо бы завязать с огненной водой, а во-вторых, надо бы жениться, пока сиамская кошка не заявила, что ждёт от него котят. Еще раз изматерив алкогольный кефир и хрустя всеми суставами, Холст приподнялся с дивана и подумал дикую думу. А именно: “Как я очутился на диване, если отрубился у двери?!!!”
Мимо дивана прошла сиамская кошка. В бигудях. В домашнем халате.
- Брысь, нечистая сила, - проворчал Холст тоскливо.
- Я ему носки зашила, котлет поджарила, от соседей спасла, а он обзывается, - всплеснула кошка-дева пушистыми ручками. – Вот она, мужская благодарность!
Холст тоскливо посмотрел на неё.
- Сим, а Сим, ты чего?
- А чего? – нагло удивилась кошка в халате.
- Ты же кошка.
- Сам ты кошка! А еще точнее – свинюшка. Даже спасибо не сказал.
Холст напряг серое вещество и начал вспоминать. Три года назад, возвращаясь домой, имел он счастье проходить мимо банальной помойки в своём дворе. Он пил пиво из жестянки, а так как, во-первых, он был человеком культурным, а во-вторых, пиво кончилось, банку он бросил именно туда. И попал по чьей-то голове. По стуку понял. И слабому писку из бака. Он осторожно заглянул в поганый жбан и увидел там серый комок. С ножками и хвостом. Чтобы чувство вины его не сожрало, он взял котёнка домой. Покормить. А потом просто забыл отнести обратно. Сиротка оказалась породистой – так в доме Петровича прижилась Симка.
Теперь Симка оказалась не только кошкой. Холст сидел на диване в позе роденовского “Мыслителя” и думал о том, что с головой у него полный непорядок.
- Книжек я перечитал, вот что! – рецензировал он.
- Книжек-то перечитал, а сказку так и не удосужился прочитать, - с укором заметила Симка.
- Какую еще сказку?! – брови Холста сделали попытку покинуть лицо.
- “Царевна-лягушка”, чтоб тебя! – вспылила кошка.
- Чёрт возьми! – заскулил бедняга. Догадки беспощадно штурмовали его измученную голову.
Действительно, банка из-под пива – чем не стрела Ивана-царевича?
- А у нас котята будут, - неожиданно заявила кошка.
- Что?!… Как?!… Когда я успел?!! – понеслось из холстовских уст, разинутых на диаметр приличного болгарского апельсина…
- Да что ты мечешься-то, пошутила я: не котята, а нормальные дети…
- За что, Господи!!!

И зажили они долго и счастливо.

P.S. Тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за Холста…